А. Н.Иванов
(Москва)

Опыт полиэтнических и поликонфессиональных сообществ свидетельствует о том, что прочность таких образований равно как и пределы коммуникаций между входящими в их состав этническими и конфессиональными группами и общностями зависят от ряда факторов и, в первую очередь, от характера и степени социо-культурных сходств или различий. Близость и совместимость и, наоборот, разнородность и несовместимость институтов ценностей и социальных норм – главные причины устойчивости или неустойчивости многих полиэтнических и поликонфессиональных государств и всех образований подобного типа. В частности, при высокой степени этнической и конфессиональной разнородности проблематичным становится не только формирование общих систем социо-культурных ценностей и норм, но и, с точки зрения отдельных групп и общностей, легитимность государства или государственного образования как такового.

Наибольшую опасность для подобного рода государственных образований представляют попытки ускорения процессов национального строительства и форсированной унификации, т.е. навязывания, к примеру, общей религиозной и языковой ориентации. Несмотря на, казалось бы, очевидную экономическую целесообразность, даже подкрепленную программами ускоренного развития более отсталых этнических регионов и групп, результат осуществления форсированной унификации, как показывает практика, неизбежно приводит к обратным результатам. В частности, даже наиболее мобильные (городские) сегменты этнических и конфессиональных сообществ лишь поверхностно усваивают элементы насаждаемой нормативной культуры. Поэтому при прочих равных условиях для более глубокой социо-культурной интеграции компактно расселенных этнических общностей и групп требуется не только продолжительный временной промежуток. Необходимо также формирование региональной идентичности, воспитание патриотических чувств, основанных на признании ценностей, связанных с правами человека, толерантности1, воспитание общих традиций, культуры и т.д., ибо в противном случае такое образование грозит расползтись по этническим и конфессиональным группам, различным по культурно-исторической ориентации.

Иллюстрацией для вышеупомянутых утверждений является опыт национального строительства в двух крупных регионах с высокой степенью этнокультурного многообразия – Танзании и российском регионе Поволжья и Приуралья. Выбор для сопоставления географически полярных регионов, схожих друг с другом только по ряду параметров, позволяет тем не менее выявить сходства и различия в основных тенденциях в процессах национальной консолидации близкородственных народов.

Одним из главных факторов, оказывающих влияние на рассматриваемые процессы в двух исследуемых регионах, является многоконфессиональность. В конституциях и Танзании, и России, и государственных образований Поволжья и Приуралья закреплены светский характер государств, гарантии прав граждан на свободу совести, отсутствие протекционизма какой бы то ни было религии, равноуважительное отношение ко всем конфессиям. Правящие круги в обоих регионах считают возможным и необходимым использовать огромный нравственный потенциал религии, веротерпимость, характерную для народов обоих регионов, в целях интеграции и консолидации своих народов.

И в Танзании, и в российском регионе Поволжья и Приуралья выделяются две основные религии: христианство и ислам. Если взять соотношение групп населения, имеющих, с одной стороны, христианские этно-конфессиональные корни и мусульманские – с другой, то здесь и там наблюдается преобладание жителей, разделяющих христианские ценности бытия.
Христианство в обоих регионах представлено несколькими деноминациями, из которых одна является преобладающей: в Танзании – католическая, в регионе Поволжья и Приуралья – православная.

Православие – самая молодая из христианских конфессий Восточной Африки. В конце 1950-х годов в Танзании насчитывалось всего несколько сот последователей этого течения, проживающих в основном в областях Мванза (северо-запад) и Иринга (север). Однако в дальнейшем ситуация претерпела серьезные изменения. Число сторонников православия стало быстро расти. Исследователи оценивают численность этой общины на начало 70-х годов в 20 тыс. человек. На сегодня общую численность приверженцев православия в Танзании из-за отсутствия статистики установить трудно. Если судить по положению дел в Уганде2, религиозная ситуация в которой схожа с танзанийской, можно осторожно предположить, что здесь вероятно тоже наблюдается рост численности сторонников этой организации. Характерно, что этот рост происходит в основном за счет переходящих из католицизма, протестантизма и мусульманства, хотя в последние годы стали фиксироваться случаи перехода в православие и сторонников местных традиционных верований и родо-племенных культов.

Что касается региона Поволжья и Приуралья, вышеупомянутый тезис может быть подтвержден лишь косвенно. Это объясняется тем, что вопросы религиозной самоидентификации и уровня религиозности (т.е. доли верующих в общем составе населения) у нас в стране специально изучались лишь однажды – в ходе переписи 1937 года, когда свыше половины населения СССР заявили о своей религиозности. При отсутствии статистических данных по индивидуальной религиозной принадлежности в качестве исходного материала для определения численности той или иной конфессии не остается ничего иного, как воспользоваться методом «этнического» подхода, поскольку взаимосвязь этно-национальных и религиозных факторов у нас в стране прослеживается довольно четко. Итак, если следовать «этническому» подходу в социологии религии, то при всей приблизительности и относительности приводимых цифр возникает следующая картина. В Чувашии христианского населения (если считать христианами всех чувашей, марийцев, мордву, русских, украинцев и белорусов) – около 97%, мусульманского – менее 3%; в Татарстане мусульманского населения (если считать мусульманами всех татар, башкир, казахов, узбеков и азербайджанцев) – св. 49%, а христианского населения (если считать христианами всех русских, украинцев, белорусов, чувашей, мордву, марийцев, удмуртов, немцев, греков и армян) – св. 50%. Учитывая, что к татарам в 1920-е годы были приписаны православные кряшены, доля которых в общем населении республики составляет около 5,5%, то татар-мусульман вместо 48,5% оказывается менее 43%, а мусульман в целом не 49%, а около 44%, тогда как христиан становится около 56%, т.е. на 12% больше, чем мусульман3. В Башкортостане мусульмане и христиане сопоставимы по численности.

Несмотря на бытующее представление о том, что рассматриваемый регион Поволжья и Приуралья является северным форпостом ислама и заселен в основном мусульманскими народами, в действительности это не совсем так. Ислам здесь – религия меньшинства, точнее – религия национальных меньшинств, хотя исповедующие ислам татары и башкиры в своих республиках (как, впрочем, и исповедующие православие чуваши) – коренные народы региона и согласно Конституции Российской Федерации, являются «титульными» нациями. Важно подчеркнуть, что в Поволжье и Приуралье обращение к исламу является фактором этнической самоидентификации, т.е. в известной степени – средством самосохранения и самозащиты меньшинства, окруженного этнически и конфессионально иным большинством, средством обеспечения единства всех мусульман независимо от языка, расовой и этнической принадлежности или места проживания.

Если для православных народов региона религиозное возрождение является сугубо их «внутренним» делом, поскольку основным ареалом распространения православия является Россия, то возрождение ислама, основной ареал распространения которого находится вне пределов России, уже представляется «внешним» делом, делом всей исламской уммы (общины). Неудивительно, что к «ренессансу» мусульманской религии в обоих регионах безусловно причастны зарубежные мусульманские нефтедобывающие государства и международные исламские организации, выделяющие значительные средства не только для поддержки мусульманских общин, строительства мечетей, исламских университетов, медресе и канонических школ, но и оказывающие им помощь в обеспечении религиозной литературой и, как уже отмечалось выше, в подготовке кадров и т.д.

В строительстве религиозных учреждений и учебных заведений в Поволжье и Приуралье, кроме международных исламских фондов и организаций, принимают активное участие также федеральные и региональные структуры, колхозы и отдельные спонсоры. Христиане при строительстве новых и восстановлении старых религиозных учреждений и учебных заведений опираются лишь на собственные силы и средства. Уже сейчас в достаточной мере прослеживается поощрение международным исламизмом татарского автономистского движения с приданием ему исламистского характера. В этой связи можно заметить, что именно в такой последовательности начинались события и в Чечне.

Среди мусульман обоих регионов получил наибольшее распространение ислам сунитского направления, с той лишь разницей, что в Танзании шафиитского, а в Поволжье и Приуралье – ханифитского мазхабов. В последние годы в обоих регионах появились также сторонники радикальных направлений, в т.ч. ваххабитского, завезенные студентами, обучавшимися за рубежом, и преподавателями и миссионерами, приглашенными из мусульманских стран.

Исламский фундаментализм в обоих регионах уже обозначился достаточно четко. Факторами, способствующими усилению радикалистских настроений среди мусульман обоих регионов, являются кризисные явления. Это – затянувшиеся экономический и структурный кризис, серьезно ухудшающий условия существования основной массы населения. Это – кризис духовности и нравственности, наступивший вслед за дискредитацией идеалов предыдущих режимов (коммунистической идеологии в СССР и социалистической в Танзании) и опосредствовавшийся в росте преступности и коррупции, в усилении элементов межэтнической напряженности и недоверии к проводимой властями политике. Развитие указанных негативных явлений происходит на фоне деструктивной политизации самого ислама, отходе его от традиционных для этих регионов форм мусульманского богословия. Сказывается отсутствие местных подготовленных и образованных кадров священнослужителей и т.д.

Складывающаяся ныне тенденция развития религиозного сознания вызывает тревогу, ибо она способствует изоляционизму, антидемократическим тенденциям, этно-конфессиональным трениям. Радикализм и экстремизм фундаменталистов порождает непримиримые религиозные противоречия как между самими мусульманами в этих регионах, так и мусульманами и остальной частью населения, мусульманами и государственными структурами, поскольку ставит своей целью распространение силой исламской модели государства, исламских правил поведения в обществе и в быту. Несомненно, решение внутренних исламских проблем является, конечно, делом самих мусульман. Тем не менее, усиление радикализма одновременно ставит под вопрос и продолжение бесконфликтного существования религий в этих регионах.

В той же Танзании, которая до недавнего времени считалась в Африке эталоном бесконфликтного сосуществования различных религий и этносов, в последние годы неоднократно отмечались столкновения такого рода. Достаточно напомнить о событиях декабря 1993 года в Дар-эс-Саламе, когда было подожжено семь боен, поставлявших свинину христианам, или об антихристианских бунтах в феврале и марте 1998 года в том же Дар–эс–Саламе (район Мвембечи), когда полиции для их подавления пришлось применить оружие. В ходе расследования выяснилась причастность к этим событиям 22 мусульманских организаций, получивших для их организации несколько млн. долл. США из неизвестного источника на Среднем Востоке. Была доказана причастность фундаменталистских организаций и к взрывам американских посольств в Найроби и Дар–эс–Саламе в 1998 году. Примеры можно продолжить.

Неоспоримо, что различия, несовпадения и противоречия между двумя преобладающими религиозными общинами и базирующимися на них цивилизациями носят постоянный характер, как, например, в Кот-д'Ивуаре, Либерии, Нигерии, Сьерра-Леоне, Судане и др., где межконфессиональные споры время от времени выливаются в вооруженные конфликты, грозя взорваться общенациональной гражданской войной. Однако, далеко не всегда они перерастают в открытые столкновения. Ситуацию в стране удается держать под контролем благодаря осторожной, продуманной политике правительства, а также духовных лидеров и той, и другой стороны, которые, как правило, следуют мирным способам разрешения межконфессиональных проблем, сознательно ограничивают свою деятельность и не вмешаются в политический процесс. Мирное сосуществование прерывается лишь в тех случаях, когда религия, конфессиональные организации используются внутренними или зарубежными силами для достижения политических целей, например, для завоевания власти или получения экономических выгод4. Существует мнение, что нынешние процессы внутри ислама напоминают период возникновения протестантизма в христианстве: это попытки вернуться к Пророку напрямую и т.д.

Конфликтогенные тенденции в Поволжье и Приуралье, на наш взгляд, не имеют религиозной базы, поскольку в их основе лежит социальная неудовлетворенность, являющаяся следствием процессов, происходивших в регионе на протяжении предыдущих пятнадцати лет. К тому же, принятый в 1997 году Федеральный закон «О свободе совести и религиозных объединениях» подтверждает уважение к исламу как к религии, «составляющей неотъемлемую часть исторического наследия народов России». К сожалению, этот документ, наряду с положительными моментами, содержит ряд внутренних противоречий, что на практике приводит к расширительному толкованию отдельных его положений и, как следствие, к нарушению прав граждан и религиозных объединений. Немаловажное влияние на межрелигиозные отношения в регионе оказывают также такие факторы, как сохраняющаяся тенденция к секуляризации российского общества и нерелигиозная ориентация значительной части населения страны.

Продолжающаяся исламская экспансия в обоих регионах является еще одной причиной обострения межконфессиональных отношений. О небезуспешной деятельности мусульманских миссионеров свидетельствует тот факт, что число лиц, исповедующих ислам, либо придерживающихся исламских традиций, в названных регионах растет быстрее, нежели число лиц, придерживающихся других вероисповеданий. Только за период с 1976 по 1999 годы доля мусульманского населения в Танзании возросла с 25,7 до 33–35%5. В последнее время в обоих регионах все чаще раздаются призывы к этнической консолидации вокруг ислама. В Танзании вполне серьезно говорят об угрозе полной исламизации всей страны, а в научных кругах нашей страны о «Волжском» разломе, по которому может переломиться Россия.

Серьезные попытки увеличить численность своей паствы предпринимает и мусульманское духовенство Поволжья и Приуралья, пытаясь обратить в ислам остальную часть населения региона, прежде всего тюркоязычную. Несмотря на существующие договоренности между конфессиями об отказе от взаимного прозелитизма и необходимости уделять первоочередное внимание возрождению религиозности в своем собственном каноническом пространстве, мусульманское духовенство продолжает активно вербовать неофитов. Успеху мусульманского прозелитизма в регионе до недавнего времени немало способствовал накопленный мусульманским духовенством за предыдущие полтора века опыт миссионерства6, широкое использование завуалированной рекламы в СМИ «ислама для русских, кряшен, чувашей, мордвы, марийцев, удмуртов и др.», а также религиозное невежество и индифферентность большей части постсоветского общества. В регионе функционирует целый ряд организаций, открыто ставящих своей целью распространение ислама среди русских, полную исламизацию кряшен7 и т.д.

Однако попытки конфессиональной экспансии ислама в регионе становятся в последнее время все менее продуктивными. Современная ситуация характеризуется фактической исчерпанностью резерва для быстрого дальнейшего роста числа новых членов мусульманской уммы. Более того, появились признаки обратного порядка. По словам митрополита Кирилла, главы Отдела внешних церковных связей Русской православной церкви, в последние годы число мусульман обращающихся в Православие превышает число принявших ислам православных8. Ныне в Русской Православной Церкви проходят пастырское служение священнослужители, являющиеся этническими татарами, башкирами, казахами, чеченцами, ингушами, табасаранцами и др. Многие из них обратились из ислама. В Москве уже третий год существует община православных татар, совершаются молебны на татарско-кряшенском и церковнославянском языках. Растет количество мусульман, переходящих и в другие конфессии. Кроме того, помимо тех, кто перешел в православие или же разочаровавшихся в исламе и вернувшихся в православие, только в Татарстане более десяти тысяч этнических татар обратились в протестантство. Подтверждение тому – рост числа татар-протестанов, кришнаитов, бахаистов и др.

Как для Танзании, так и для российского региона Поволжья и Приуралья характерна полиэтничность. Общим для этих регионов является то, что среди большинства населения доминируют близкородственные этнические группы, что способствует их взаимным контактам, межэтнической интеграции и консолидации. Так, в Танзании около 95% общего населения говорит на языках восточных банту. На территории страны давно сложилось несколько взаимосвязанных очагов этнической консолидации, охватывающих от 3/4 до 4/5 общего населения и имеющих тенденцию к постепенному слиянию9.

Крупнейшим этническим образованием в Танзании является ньямвези, на долю которого вместе с такими близкородственными группами, как сукума, сумбва, ниламба, ньянтуру и др., приходится около одной пятой населения страны. Если же учесть, что в большинстве случаев представители ньямвези понимают также языки других народов, относящихся к соседним группам, в частности, языки гого, кагулу, сангу и других, то вместе с последними на их долю приходится уже около 1/3 населения страны. О близости языков, входящих в эту этническую группу, свидетельствует следующий факт. Процент общей лексики у ньямвези с сукума составляет 84%, с сумбва – 61, ниламба – 56%. В свою очередь, у сукума с ньямвези – те же 84%, а с сумбва и ньянтуру – по 59, ниламба – 55, ланги – 49% и т.д.

Весьма высоким процентом близкородственного тюркского населения характеризуется и российский регион Поволжья и Приуралья, где коренные народы (башкиры, татары, чуваши, кряшены, нагайбаки и др.) понимает языки друг друга. Так, в Чувашии на долю чувашей, по данным переписи 1989 года, приходится 67,8% (вместе же с татарами – св. 70%), в Татарстане на долю татар – около 48,5% (вместе с другими тюркскими народами – около 53%), в Башкортостане на долю башкир – около 22% (вместе с другими тюркскими народами – около 54%).

Крупнейшим тюркским этносом региона являются татары, на долю которых приходится около трети населения, за ними следуют чуваши, башкиры и т.д. Однако, говоря о татарах, следует иметь в виду следующее: они представляют собой не столько этнос, возникший на основе межэтнической интеграции и консолидации, сколько суперэтнос, формирование которого стало возможно лишь благодаря использованию, как теперь принято говорить, административного ресурса. В 1920-х годах советской властью был проведен широкомасштабный эксперимент по объединению «малых» близкородственных этносов в более крупные народы, в ходе которого все тюркоязычные народы Поволжья, Приуралья, Западной Сибири и Крыма (мишари, тептяри, кряшены, нагайбаки, касимовские татары, а также различные группы, объединенные под условным названием астраханских, сибирских и крымских татар), за исключением чувашей, башкир и ногайцев, были решением сверху без согласия на то самих носителей этих этнонимов включены в состав казанских татар, наиболее многочисленного среди них этноса. Численность малых тюркских народов установить трудно. Мишарей в начале 1920-х годов насчитывалось около миллиона человек, тептярей – более 380 тысяч, кряшен, по оценкам Института этнологии и антропологии РАН и Госкомстата РФ на 2001 год, – около 300–320 тысяч, нагайбаков – 30 – 50 тысяч человек и т.д. Кряшены, мишари и тептяри – последние из оставшихся в России довольно крупных этносов, не получивших до сих пор государственной и общественной реабилитации.

К слову сказать, о «малых» тюркских народах Поволжья и Приуралья в нашей стране знают крайне мало. Их история, языки, культура как самобытных народов до сих пор не изучены. Причину этого, по–видимому, следует искать в отсутствии у них своих национально–территориальных автономий и в исключении их после приписки к татарам из списка национальностей России, за которым последовал «уход» с политической и культурной арены государственной жизни.

Процесс межэтнической интеграции и замены этногруппового самосознания общерегиональным как в Танзании, так и в регионе Поволжья и Приуралья происходит на одной и той же основе: путем использования, как указывалось выше, административного ресурса. Но в формах и методах использования этого ресурса наблюдаются определенные различия.

В Танзании этот процесс протекает в более мягкой, что ли, форме, да и растянут во времени. Наиболее интенсивно он протекает в более пестрых в этническом отношении областях, прежде всего на северо–западе (у восточного берега оз. Укереве) и на северо–востоке. Что касается региона Поволжья и Приуралья, то здесь доминирует четко выраженная ассимиляционная стратегия межкультурного взаимодействия. Она включает в себя систему мер региональных властей в области школьного образования и культуры, нацеленную на подавление языков и культур этнических меньшинств путем сужения или пресечения сферы их функционирования.

Наиболее полно действие этих механизмов можно проследить на примере кряшен в Татарстане, где еще в 1920-х годах были закрыты все кряшенские учебные заведения, газеты, журналы и театр, запрещен кряшенский алфавит на основе кириллицы (первый алфавит на базе кириллицы среди тюркских народов). Этот запрет до сих пор остается в силе: до сих пор кряшенам в Татарстане не разрешают открывать на родном языке даже воскресных школ. Такая политика, естественно, вызывает ответную реассимиляционную волну. Малые тюркские народы, хотя с момента приписания их к казанским татарам прошло 80 лет, до сих пор считают акт объединения с казанскими татарами нелегитимным и настаивают на возвращении своих этнонимов. В последние годы движение этих народов за выход из состава татарского этноса заметно активизировалось. Возврата своих самоназваний уже добились нагайбаки, сибирские и крымские татары, всерьез рассматривается вопрос о выделении кряшен из состава татар. На очереди – остальные тюркские народы.

Несмотря на близкородственность этих этносов с казанскими татарами, близость их языков, культуры и традиций, их объединение и консолидация в рамках единого татарского народа, по-видимому, не состоялось. Причина неудачи кроется, на наш взгляд, в том, что к моменту объединения малые тюркоязычные группы были уже вполне сложившимися, самодостаточными этносами. Это справедливо, по крайней мере, по отношению к кряшенам и нагайбакам, не испытывавшими потребности в интеграции и консолидации с казанскими татарами, с одной стороны, и в стремлении доминирующей общности принудить их к ассимиляции ускоренными темпами и к принятию господствующих культурных норм с различающимися ценностями, – с другой.

Весьма непростыми в обоих регионах являются этнокультурные и этнолингвистические проблемы. Официально оба региона – двуязычны: в Танзании это – суахили и английский, а в республиках Поволжья и Приуралья это – башкирский, татарский и чувашский языки соответственно, которые наряду с русским носят официальный статус.

Сложность положения в Танзании заключается в том, что там, по сути дела, до сих пор отсутствует общепонятный всему населению государственный язык. Английским, к примеру, там владеет лишь около 4–5% населения, в основном это или лица европейского и индийского происхождения, или лица, получившие среднее и высшее образование. Что касается суахили, то он является родным лишь для 1,8% населения страны, проживающего на побережье. Остальная часть населения через систему школьного образования и школы для взрослых должна обучиться упрощенному варианту этого языка. Здесь введена система бесплатного начального образования, включающая двухлетнее дошкольное и семилетнее школьное обучение, которое, в свою очередь, делится на 4–летнее начальное и 3–летнее продвинутое начальное образование. Обучение на первых двух этапах производится на местных языках, которых в стране насчитывается более 120, а на последнем – на суахили. В средней и высшей школе, являющейся платной и охватывающей не более 5% лиц соответствующих возрастных групп, обучение производится только на английском языке. Поскольку подавляющее большинство школьников живет в сельской местности и имеет возможность говорить на английском языке и на суахили лишь во время школьных занятий, степень владения ими этими языками остается поверхностной. Хотя официальные танзанийские источники и утверждают, что 93,4% населения страны владеет наряду с местными языками и суахили, это, по–видимому, преувеличение. Судя по всему, число лиц, владеющих суахили, значительно меньше, т.к., по данным ЮНЕСКО, 32,2% населения Танзании старше 15 лет, не считая детей, не охваченных школой, все еще остаются неграмотными, а, следовательно, не имеет возможности изучить этот язык10. Основная часть населения продолжает говорить на своих местных языках. Вместе с тем нельзя отрицать того факта, что суахили делает определенные успехи, на нем уже говорят не только исламизированные слои городских жителей востока страны, где зародился этот язык, но и часть христианизированного городского населения, особенно в восточной и северо–восточной частях страны.

В Танзании хорошо понимают, что повышение образовательного уровня – важнейшая предпосылка экономического и социального прогресса, роста авторитета страны на международной арене. Отсюда – неизменное внимание к этой сфере со стороны государства. Однако, несмотря на значительное сокращение уровня неграмотности, расширение контингента учащихся средних и высших школ, проблем в сфере образования остается еще немало. Правящие круги страны рассматривают проблему дальнейшего повышения уровня образования всех групп населения, в том числе конфессиональных, в качестве одной из актуальнейших задач, стоящих в настоящее время перед Танзанией, а также непременного условия ее успешного развития, сохранения ее единства. Вместе с тем, многолетние попытки правительства устранить диспропорции в уровне образованности христианской и мусульманской частей населения пока не привели к успеху, образовательный уровень христиан в целом продолжает превосходить образовательный уровень их соотечественников мусульман, что не способствует преодолению характерной для последователей ислама тенденции к обособлению. Однако есть основание полагать, что усилия властей в этом направлении будут в конечном счете способствовать укреплению толерантных установок на межрелигиозное общение в сознании граждан Танзании11. Пока же утверждать, что проблемы общенационального языка и образования в Танзании уже решены, было бы явно преждевременно.
В регионе Поволжья и Приуралья перед местными органами власти стоит другая, не менее сложная задача. Дело в том, что в отличие от Танзании многонациональное население здесь является не только полностью грамотным, но и имеет единый общепонятный язык. Это – русский язык, являющийся своего рода культурной собственностью не только этнических русских, но и большинства коренного населения. Переход местного населения на русский язык (иногда вынужденный) в свое время объяснялся тем, что он давал больше возможностей для жизненного преуспевания граждан в едином государстве, для большей социальной и пространственной мобильности людей, живущих в одной стране. Кроме того, русский язык относится к немногим мировым языкам, знание которого способствует восприятию более широких мировых культурных ценностей и более широкому взаимодействию в международном масштабе. Вместе с тем возросший интерес народов региона Поволжья и Приуралья к национальным языкам, культурам, религиям, а также происходившая в последнее десятилетие институциональная плюрализация, т.е. формирование раздельных этнических и религиозных институтов, может, на наш взгляд, повлечь в дальнейшем значительные изменения и, соответственно, различия в системе взглядов, норм, ценностей представителей различных этносов. В частности, стимулировать данный процесс и провоцировать рост межнациональной напряженности в регионе могут в дальнейшем такие факторы, как разобщенность тюрко– и русскоязычных СМИ, вновь возникшие формы раздельного образования для представителей различных национальностей, а также отчасти имеющий место процесс разделения по этническому признаку организаций и учреждений культуры. Так, например, билингвизм в татарстанском обществе рассматривается не как дополнение к уже существующей российской системе образования, а как базовая основа республиканского подхода к формированию знаний. В перспективе в РТ собираются разработать концепцию билингвистической школы, в которой обучение в целом шло бы на двух языках. Одновременно руководство РТ и часть местной интеллигенции в 2001 году инициировали принятие республиканского закона об изменении татарской орфографии и постепенном переходе (к 2011 году) с кириллицы на латиницу. что в перспективе может привести не только к неоправданному дистанциированию татар, проживающих в РТ, от общероссийского культурного пространства, а точнее, к росту изолированности этой части граждан от остального населения страны по причине недостаточного знания кириллицы, а значит и русского языка, но и к расколу среди самих татар, которые и без того неоднородны, а также к социально–политическому отчуждению между двумя основными общинами этой республики, отношения между которыми до сих пор, по российским меркам, были нормальными и в любом случае мирными. Именно с подобных расколов по вопросам языковой политики начинались открытые конфликты в сложных сообществах.

Таким образом, из вышесказанного можно заключить, что достижение мира и согласия в обоих регионах, формирование национальной (региональной) идентичности возможно не путем противостояния конфессий, языков и культур, а путем выработки и осуществления сотрудничества между ними, путем постоянно действующего диалога внутри различных этносов и конфессий, а также между региональными структурами и этническими и конфессиональными общностями.

В нашем понимании толерантность – терпимость, уважительное, лояльное отношение к «чуждому», «иному», борьба за то, чтобы оно не отторгалось в обществе, а имело полное право быть достойно в нем представлено.2 Информационный пробел по Танзании до некоторой степени может быть восполнен данными по Уганде, соседней восточноафриканской стране. В 1919 г.здесь насчитывалось всего четверо приверженцев православия, к 1959 г. их число возросло до нескольких десятков, а к настоящему времени до 1,5 млн. В настоящее время в Уганде речь идет о религиозной переориентации целых районов ранее безоговорочного доминирования котоликов и протестантов. Клир насчитывает 37 священников и 8 диаконов. При том, что у Церкви 80 приходов, многие общины живут без священников и управляются катехизаторами. Богослужения ведутся на гречеком, английском или на одном из местных языков. При этом официально существует только перевод на язык луганда, на остальных языках священники служат, переводя богослужебные тексты прямо с листа. Пока на луганда перееложены не все богослужебные тексты и церковные песнопения, но уже разработана система гласов для угандийской церкви. Митрополия находится в Намунгоне, в пригороде столицы Уганды Кампалы, там же размещаются семинария, школа, больница и др. учреждения. В будущем году неподалеку от деревни Дегея начнется строительство первого в Уганде православного женского монастыря. Восточноафриканская церковь входит в юрисдикцию Александрийского патриархата. Несмотря на огромные трудности, испытываемые угандийской православной церковью, она взяла на попечение около двух миллионов сирот, родители которых погибли во время военных конфликтов или умерли от СПИДа, которым заражено около 40% взрослого населения страны. См. подр.: Пальчева А. Православие в Уганде // Нескучный сад. – М., 2004. – № 4 (11). – С. 14-28.

3 Журавский А.В. Современное церковное краеведение и его роль в воссоздании церковно–исторической науки // На IX–х Рождественских чтениях. Секция Краеведение https://www.rusk.ru/News/01/2/new3_02a.htm
4 См.: Саватеев А. Мусульмане и христиане Тропической Африки // Азия и Африка сегодня. – М., 2004. – № 4. – С. 65-69.
5 Tanzania. The Evangelical Lutheran Church in Tanzania and The Finnish Evangelical Lutheran Mission in Partnership https://www.mission.fi/felm/tanzania.html; Шпажников Г.А. Религии стрван Африки. Справочник. – 2-е изд. – М., «Наука», 1981. – С. 229.
6 За указанный период была не только исламизирована, но и полностью ассимилирована, т.е. «отатарена», значительная часть чувашского, мордовского, марийского, удмуртского и бесермянского населения, проживавшего в пределах нынешнего Татарстана. Такая же участь постигла примерно 40–45% кряшен. См.: Исхаков Д.М. Кряшены. Историко-этнографический очерк // Идел. – Казань, 1994. – № 5-6. – С. 34.
7 Балтач Ф. Гордиться или стыдиться должны кряшены? // Идел. – Казань, 1994. – № 4-5. – С. 64-65
8 Хризостом Селахварзи. Мы будем утешаны. Исход из ислама к Православию. – М.: Православный Свято-Тихвинский гуманитарный ун-т, 2005.– С. 14.
9 Tanzania – People. Languages spoken in Tanzania https://www.jeas-tanzania.org/about¬tanzania/tz_people_languages.html
10 frica South of the Sahara. – L., 2000. – P. 1105–1110; System and Structure of Education and Training in Tanzania. Tanzania Ministry of Education https://www.newafrica.com/education/systems/tanzania.htm
1 Бондаренко Д.М. Исламо-христианские отношения, образование и политика в современной Танзании // Азия и Африка сегодня. – М., 2004. – № 9. – С. 27-35.