«Decies repetita placebit»
Гораций.

Какие-то мистические прорывы были у меня и в детстве. Было мне лет 10-11, когда я почувствовал, смотря по телевизору патриаршее богослужение, что что-то меня роднит со служителями Бога, что-то близкое, родное, но в тоже время таинственное. Это был некий метафизический опыт, который трудно описать. А еще раньше, лет, наверное, в восемь я спрашивал у Бога: «Ты есть или Тебя нет? Если Ты есть, дай мне знать. Пусть хотя бы эта люстра закачается». И в этот момент я был сильно поражен тем, что люстра действительно начала сильно качаться, меня объял некий священный трепет, это был не животный страх, а именно трепет, трепет от опыта встречи. Только отчаяние взрослого человека или детская невинность и непосредственность может толкнуть человека на подобную дерзость. «Но не пришел еще час мой».

Позднее, становясь более взрослым, я как-то уже мало обращался к Богу с вопросами, с просьбами. Страсти и юношеские увлечения были моими интересами в тот период моей жизни. Только по временам обострялось чувство пустоты и бессмысленности жизни. Бывало, встанешь утром в школу и думаешь: «Зачем люди ходят в школу, на работу, суетятся неведомо зачем, все куда-то бегут, как на пожар? Неужели человек существует только для того, чтобы есть, пить и спать? Все бессмысленно, «суета сует». Временами эти состояния оставляли меня, и я снова входил «в норму».

Известно, что человеческий мир жесток, несправедлив, в нем много зла, эгоизма. Я для себя в тот период моей жизни так и не смог разрешить вопроса: «Почему мир так жесток, и почему людям нравится жить в таком мире? А если не нравиться, то почему люди об этот не говорят, не кричат во всеуслышание? И почему я должен жить в таком мире, меня кто-нибудь спрашивал? Почему меня родили? Может я и не хотел рождаться в этот жестокий мир?».

Чуть позже к 17-ти, 18-ти годам, все мои искания и внутренние онтологические вопросы вертелись вокруг одного философского вопроса о смысле жизни. От вопроса о смысле жизни нам никуда не уйти, и тщетны надежды подменить его какими-либо суррогатами, этот вопрос можно только заглушить в себе, перестать его слушать, как и поступает большинство людей.

Иногда, в период обострения этого вопроса во мне, я расспрашивал друзей и знакомых: «В чем смысл жизни?». И каких только ответов я не услышал, что смысл жизни в том, чтобы оставить после себя потомство, чтобы жить счастливо, чтобы быть хорошим человеком, чтобы много достичь в жизни, чтобы тебя любили и что-то в этом роде. На своей личностной глубине я осознавал, что все это не имеет никакой цены, что не стоит ради этого рождаться человеку. Если бы я к тому времени имел гуманитарное образование, я бы обратился к таким источникам, как Евангелие, как «Смысл жизни» Симеона Франка, «Смысл жизни» Евгения Трубецкого, к этим замечательным философским сочинениям, глубоко верующих русских философов и религиозных мыслителей.

Этот философский вопрос о смысле бытия всегда обострялся во мне, когда я сталкивался со злом в мире и с человеческим несовершенством в себе и в людях. К 19-ти годам бессмысленность жизни еще с большей силой и отчетливостью предстали передо мной. От этого вопроса я уже не мог отмахнуться, не мог забыться хоть на время. Он требовал скорейшего разрешения. Сильное уныние преследовало меня, и я был на грани отчаяния. Окружающий мир казался мне бесцветным, серым, унылым…

Все эти состояния, на мой взгляд, были промыслительны, чтобы подвести меня к той черте, к той пропасти, за которой открывается Жизнь, Бытие, Абсолют, Красота, Бог. Помню под Новый год, я до этого давно не думающий о Боге, уже полемизировал с друзьями о Его Бытии. Я делился с друзьями вестью о том, что оказывается, Он есть, что Его не может не быть! Весь январь я провел в ожидании чего-то важного. Читал Евангелие, хотя мало что понимал из него. И мамины слова о Боге, о Церкви у меня уже не вызывали насмешек, чувство отвращения, как раньше. Я осознавал, что весь этот неведомый для меня духовный мир становится мне интересным. Я был слеп, ныне я зрячий, я был мертв, теперь я живее всех живых - вот мои внутренние ощущения тех лет.

Таким образом, пришло время настоящей встречи с Ним. 9 февраля мама предложила мне пойти с ней в церковь. В церкви до этого (не считая крещения в младенческом возрасте) я был всего один раз - на венчании брата. Меня хватило ровно на пять минут. Каким-то скучным показался мне "мир попов". В церкви, как я понял уже позднее, служили вечерню с акафистом. Но теперь мир Церкви выглядел иначе: завораживающе, таинственно. Нечто таинственное было в горении свечей, в облачении и действиях священника, который как будто бы пришел из старины, из вечно молодой вечности, из иного бытия, из иного неведомого мира. Слов песнопений и смысл богослужебных действий я не понимал, но я чувствовал, что только здесь может быть прорыв в Небо, что только здесь Небо соприкасается с землей, и здесь разрешаются конфликты разума. Окончилось богослужение, и священник объявил, что  желающие могут остаться на исповедь. Я до этого никогда не слышавший и не знающий, что такое исповедь, вдруг понял, что она мне необходима. Священник был молод, лет 30-ти (мы с ним до сих пор дружим), приветлив, снисходителен, не строг. После исповеди я ощутил, что меня с ног до головы или скорее душу как будто обдало духовной теплотой. Я почувствовал в ту минуту несказанную радость и веселие, которых никогда не испытывал в своей жизни (еще несколько дней я носил эту радость). Мне был дан опыт Христа. Это было именно личной встречей со Христом. С живым, действующим, реально существующим, любвеобильным, божествующим Сыном Бога. Этот метафизический опыт описать практически невозможно.

Я получил такой опыт, что есть настоящая жизнь и «жизнь с избытком», и возможна она только с Богом и в Боге, и именно для этого стоит жить.

священник Димитрий Сизов