Из воспоминаний Арентовых
СКВОЗЬ ЛИХОЛЕТЬЕ
Настоящую тетрадь воспоминаний пишет Арентова Мария Петровна, 1902 года рождения, о себе и своих родных, проживавших до 1 мая 1930 года в Татреспублике, в деревне Козяково-Челны Лаишевского уезда, теперь Рыбно-Слободского района, и посвящает своему племяннику Арентову Юрию Ивановичу, 1945 года рождения – прямому наследнику по мужской линии – сыну Ивана Петровича Арентова, то есть моего родного брата. Деревня наша была тогда маленькая, расположенная в 40 километрах от Рыбной Слободы, население исключительно кряшены. Что за нация – кряшены, откуда они взялись?
Наши предки прибыли, по истории, в V веке, возможно позднее, из Болгарии на берега реки Камы.[2] В то время из Болгарии, на такое громадное расстояние, могли только приплыть на лодках, причем молодые люди, без детей-малолеток.
Много позднее, история гласит, что при жизни царя Ивана Грозного этот край был завоеван, а население края приняло крещение, поэтому и называются кряшены.
Буду писать только, что я знаю и видела, как жили в мое время кряшены нашей деревни. Не было ни русских, ни татар-мусульман: все жили между собой дружно, как одна семья.
Кряшены нашей деревни были очень трудолюбивы, свободолюбивы, крепостное право их не коснулось. Каждая семья имела свой надел земли. После уборки урожая мужчины уходили на заработки: многие портняжничали, конечно, шили только мужскую одежду. Женщины ткали, шили своей семье одежду – платья, фартуки из самотканого материала. Фабричный материал – ситец, сатин – шел на отделку в виде оборок для женских нарядов.
Мой отец Петр Георгиевич (Егорович) Арентов, уроженец указанной деревни Козяково-Челны, мать Матрена Петровна Арентова, уроженка этой же деревни, оба крестьяне, год рождения не знаю, документы не сохранились.
Семья наша состояла из 6 человек: отец, мать и четверо детей.
Самый старший был сын – Иван Петрович Арентов, 1894 года рождения, дочь Елизавета Петровна, 1897 года, вторая дочь Анастасия Петровна, 1899 года рождения, и я, Мария Петровна, 1902 года рождения.
Отец наш умер молодым, в 1911 году. Брату было всего 17 лет, а мне, самой маленькой, только 9 лет.
Наш родной язык был татарский, так как кряшены были под игом татар долгое время.
Отец наш и дедушка решили своих детей учить в русских школах. Моего брата Ивана отдали в русскую ремесленную школу, где, кроме ремесла, было черчение и красивое письмо для работы в канцеляриях.
Двух старших дочерей Елизавету и Анастасию отправили в русское село Гороховое Поле к дяде-священнику Чебышеву, меня увезли в город Мамадыш к знакомым.
Сестра Елизавета после школы училась в учительской семинарии города Казани, где обучались нацмены: кряшены, чуваши, черемисы и мордва. Обучение было совершенно бесплатное, и питание, и одежда. Видимо, царю Николаю II было выгодно, чтоб малые нации обрусели.
Вторая сестра, Анастасия, после окончания школы в Гороховом Поле осталась в своей деревне помогать маме по хозяйству.
Меня мама через два года из города Мамадыш перевела в свой уездный город Лаишев, но в первую мировую войну, в 1914-1915 годы, наша гимназия сгорела, мама была вынуждена меня перевести в город Чистополь, уже за реку Каму. Так, я проучилась в трех уездных городах. Закончила я Чистопольскую женскую гимназию в 1921 году, она называлась уже не гимназия, а [школа] IIступени.
1921 год был очень голодный год. С документом об окончании средней школы II ступени пошла пешком, так как лошадей всех поели, в свой районный город Лаишев, за 100 километров от нашей деревни в районный отдел народного образования. Мама мне на дорогу напекла лепешек из лебеды. В РОНО я получила назначение в детский интернат в качестве воспитательницы. Эти дети были сироты, родители которых умерли от голода.
Прочитав как-то на улице объявление, что в Казани открываются курсы по подготовке финансовых работников для НЭПа,[3] я попросила меня направить на эти курсы, надеясь в Казани продолжить свое образование. Это было начало 1923 года.
После окончания этих курсов меня направили в налоговое управление Татнаркомфина инспектором по расчетам с налогоплательщиками. Началась у меня трудовая жизнь в Казани. Мечта о продолжении образования осталась только мечтой. Материальной помощи мне ждать было не от кого, стипендия в то время была не для всех.
Теперь о единственном брате Иване Петровиче Арентове. Спасибо ему, что он оставил воспоминания о своей жизни.[4]Жизнь его была трагична.
Брат Иван Петрович Арентов, как я уже писала, родился в 1894 году. В 1914 году началась 1-ая мировая война. Когда его мобилизовали на войну, ему не было полных 20 лет. Он служил на Австрийском фронте в 164 полку, в конно-разведочной команде, где начальником был прапорщик Энгельгард. Туда захотел он лично сам.
Брат был любитель-художник, его зарисовки позиций врага при наличии данного ему хорошего бинокля были оценены начальством, оценены по заслугам. И так брат воевал простым солдатом-разведчиком с 1914 года до революции 1917 года.
Была передышка после революции, он пожил некоторое время дома в своей деревне.
Началась гражданская война, его мобилизовали в Красную Армию, в каком полку он служил, не пишет, только написал, что в 44 полку (или 40) у нас, с самого Сарапула, новый командир полка Чуйков Василий Иванович (во второй мировой войне он уже маршал). Чуйков В.И. был моложе брата, о нем у него очень теплые воспоминания, брат был у него адъютантом, пользовался у него большим доверием.
После ареста в Иркутске Колчака, Чуйкова В.И. направили на Польский фронт.
В армии уже свирепствовал сыпной тиф, по дороге в Польшу брат заболел сыпным тифом, его и вместе с ним ротного командира Петрова, тоже заболевшего тифом, высадили, положили в госпиталь.
Брат в Польшу не попал, его после болезни медицинская комиссия демобилизовала как сердечно-больного в конце 1922 года или в начале 1923 года.
Зимой 1923 года сельсовет решил организовать волостной кооператив, организатором выбрали брата, но этот кооператив, находившийся в русской деревне Кодрякове, в двух километрах от нашей деревни Козяково-Челны, скоро был вытеснен частной торговлей, возможно, поводом послужила новая экономическая политика, это было еще при жизни В.И.Ленина.
Все крестьяне нашей деревни имели свой земельный надел, в том числе и мы, сами обрабатывали свой надел, даже когда брат был на войне.
Еще при жизни дедушки, потом отца, покупали делянки для изготовления кадок из клепки, нужных кустарям для соления рыб.
В своей деревне, взамен старого деревенского дома, начли строить одноэтажный каменный дом в 4 окна на улицу, в год рождения брата, 1894 году, его закончили.
Из этого дома, отца уже не было, он умер в 1911 году, мою маму Матрену Петровну, брата Ивана Петровича, бывшего красноармейца, его жену, двоих маленьких детей, как кулаков, выселили на Дальний Восток, на золотые прииски на реке Зее. Причем без вещей и питания, даже близко к ним нельзя было подходить, как преступников увозили. Это было 1 мая 1930 года, когда увозили несчастных, брата не было дома, он перед праздниками 1 мая уехал в гости к родственникам жены, последовал за ними позднее много.
Было все засекречено, не было известно, куда несчастных увезли, брат всю Каму проехал, семью свою не нашел, когда узнали, где его семья находится, мы уже его снарядили к ним.
Двое детей по дороге, находясь в трюме парохода, не выдержали – умерли.
И так солдата первой мировой войны и солдата гражданской войны раскулачили, выслали, на что не имели никакого права. Видимо, в сельсовете Козяково-Челнов даже не читали постановления ЦИК и Совнаркома ТАССР от 14 февраля 1930 года о ликвидации кулачества как класса, а в марте 1930 года статью тов. Сталина «Головокружение от успехов».[5] Правда, сельсовет Козяково-Челнов после ссылки Арентовых 1 мая 1930 года дал справку от 29 июня 1931 года 96/9, что Арентов действительно был раскулачен за отцовское имущество и что Арентов сам служил в рядах Красной Армии, за подписью председателя сельсовета Баширова. Эта справка находится у меня в подлиннике.
Но дело было уже сделано непоправимое.
Руководил этим делом молодой крестьянин нашей деревни Козяково-Челны Захаров Илья, он был женат на кряшенке нашей деревни Усте, ее оставил, женился на русской, жил уже в Казани по Сибирскому тракту в 3-х комнатной квартире в полнометражном доме. Его «заслуга»» не была забыта.
Итог таков:
Мать наша в ссылке была всего 2 года – умерла, брат Иван Арентов умер 52-х лет в ссылке скоропостижно по дороге на работу от сердечного приступа.
После смерти брата осталось 6 человек детей, от двух лет до 16 лет, то есть 16, 14, 12, 10, 8, 3 лет. Мы, три сестры, решили их взять в Казань, надо было на дорогу достать денег, мои хорошие знакомые меня выручили.
О кряшенах.
Я, как истинная кряшенка, не могу умолчать о жизни, работе, развлечениях, обычаях, одежде, украшениях, конечно, в то время, когда жила среди них, хотя не круглый год, так как уезжала учиться в город.
Приезжала к маме на каникулы до 1 мая 1930 года, то есть до ссылки на золотые прииски реки Зеи.
У молодежи были развлечения, зимой к родным приезжали девушки гостить, приходили парни, девушки пряли, ткали, разговаривали, пели, в святки ходили ряженые по домам.
Летом было у всех много дел в поле, огороде, надо жать серпом, потом молотить, было не до развлечений, но самый большой у нас в деревне Козяково-Челны был летний праздник Чук.
Девушки водили хоровод, это было красивое зрелище. Родители девушек сидели на траве недалеко от хоровода, любовались ими, они были в разноцветных платьях, в основном из сатина и обязательно в фартуках, тоже очень нарядных. Каждая девушка имела украшения из серебряных монет не менее 5 килограмм.
1) Мунжака – серебряные монеты вокруг шеи от крупных до мелких, отделанных бисером, между прочим, мунжака носили все женщины без исключения во всякое время, снимали только на ночь.
2) Во всю грудь полукругом до талии одевали тушляук из серебряных монет разных размеров, по краям крупные монеты, в середине мельче.
3) Поверх тушляук полукругом от одного плеча до талии другого плеча красовалась еще полоса серебряных монет, тоже разных размеров.
4) На спине от шеи до копчика красовалась полоса серебряных монет разных размеров, в ширину у копчика сантиметров 10 «чачурем», в переводе на русский язык чач – волосы, урем – заплетенные.
5) На голове у всех женщин были платки, повязанные, как носят все русские женщины, а не как татарки – во всю спину, в будни платки были простые, а в праздники девушки платки одевали очень нарядные шелковые, или калпак чачак.
Весь праздничный наряд после праздников складывали в сундуки, передавались дочерям и внучкам.
Когда водили хоровод, парни нашей деревни или гости из соседних деревень подходили к хороводу, уговаривались, кто какую девушку уведет гулять. Парень брал девушку за руку, уводил из хоровода, девушка обязательно пойдет, позорить парня не станет, но если парень ей не понравится, недолго погуляв, парень вернет ее хороводу.
Гуляют они по лугам, больше сидят по оврагам, в укромных местах, где нет людей. Родители видят, с каким парнем пошла гулять их дочь, они совершенно спокойны. Мы, дети, обычно шли за этими парнями, чтоб избавиться от нас, парень бросал нам конфеты, мы удалялись, им уже не мешали.
Кряшены были очень темным неграмотным народом. Если б русский человек из Казанской духовной академии, преподаватель восточных языков и миссионер, член совета братства святителя Гурия,[6] действительный статский советник Н.И.Ильминский не открыл 3 сентября 1864 года в Казани школу[7] на Арском Поле, напротив парка культуры, дом угловой 2-х этажный, в настоящее время на 1 этаже помещается продуктовый магазин, во дворе сохранились еще деревянные постройки[8].
Кряшенская школа готовила священников и учителей. Эта школа была первым очагом просвещения кряшен. Имеется книга «Письма Николая Ивановича Ильминского к крещеным татарам» издания 1896 года в типографии Императорского университета г. Казани.
Скончался Н.И.Ильминский 27 декабря 1891 года. Памятник его на Арском кладбище у входа в церковь с правой стороны. Памятник еще цел, но требует ремонта.
Ильминский разработал алфавит русскими буквами (взамен арабского) за исключением некоторых, дополнительно введенных знаков к буквам, но это уж особенность языка.
Вся письменность татар в г. Казани в настоящее время русскими буквами, этим мы обязаны Ильминскому Николаю Ивановичу. Особенно татары-мусульмане, которые до нового алфавита пользовались очень трудным арабским шрифтом.
Еще необходимо добавить, что кряшены очень музыкальны. Когда жила среди них, наблюдала, что любили петь, особенно на свадьбах, поднося чарку вина, под рифму споют подходящие этому лицу слова, получат ответ, тоже под рифму. Нашу маму очень в нашей деревне любили, всегда приглашали на свадьбы, но она пела всегда и во время работы, дома по ее голосу мы знали, где она находится в нашем большом хозяйстве.
Моя сестра Анастасия была похожа на нее, даже когда уже жила в Казани, а жили мы с ней в одной квартире 17 лет, гостям-кряшенам обязательно споет под рифму какое-либо приветствие.
Она же, Анастасия, сдала в Казанский музей женскую кряшенскую одежду заведующей музеем Шленкиной С.И. 1) 19 октября 1971 г., 2) 1972 г., 3) без даты: браслеты серебряные, занавесь самотканую, калпак чачак женский на голову только девушкам. Эти документы хранятся у меня, так как моя сестра Анастасия уже умерла 26 февраля 1978 года 79 лет.
Еще добавлю, в нашей деревне, от стариков я слышала о жертвоприношениях, всей деревней сообща резали какой-либо скот. Его [мясо] варили в котлах, приходили кряшены со своими ложками, плошками, сообща ели, но об этом могут помнить только очень старые люди, мне 82 года, я только слышала, но не присутствовала.
Еще надо добавить, по моим наблюдениям, что кряшены не религиозны, ходили в церковь, чтоб встретить родственников или знакомых, так как церковь была только в селах.
Настоящую тетрадь, как я написала вначале, посвящаю своему племяннику Арентову Юрию Ивановичу, 1945 года рождения, но он, конечно, вопросом кряшен заняться не сможет, хоть отец его кряшен, но мать русская, малограмотная, татарского языка не знает.
Вопросом кряшен может заняться Оля Архипова из Рыбной Слободы, но ей уже 60 лет.[9] Этим может заняться мой родственник, настоящий кряшен, еще молодой, Иванов Александр (Саша), Казань. Его жена Екатерина Иванова моложе его, тоже кряшенка, у них сын и дочь.
В последнее время вопросом кряшен занимаются и в Казанской академии наук, мой знакомый историк, кандидат исторических наук Амирханов Равиль Усманович получил от меня некоторый материал о кряшенах, интересующий его как историка, но это уже зависит не от Амирханова, а от большого начальства, где будет вопрос рассмотрен, кто кряшены, кто татары-мусульмане.
И.П.Арентов.“ШКОЛА ДАЛА МНЕ ОЧЕНЬ МНОГО”
Родился я[10] в 1894 году, 24 февраля по старому стилю. До школы[11] я был занят тем же, чем и другие дети моего возраста: играл на улице, дрался, устраивал прогулки в соседний лес. Я не помню первый год в школе, во втором и третьем классе нас обучал учитель. Но я не похвалюсь своими успехами. В то время были ещё старые книги на татарском языке, выпускаемые специально кряшенской школой. По-русски преподавалось мало, славянский язык был, конечно, обязателен. По окончании сельской школы многие шли учиться дальше, т.е. в кряшенскую[12], больше дорог не было. Там готовилиучителей низших школ, большинство по окончании ехали в Азию, Киргизию, где они считались первыми людьми.
По окончании сельской школы отец пожелал меня отдать в русское село Некрасовское в двухклассную школу, где он и сам учился когда-то. Я помню, меня туда повёз мой сосед. Мне было 12 лет, русским языком в то время владел плохо, но всё же понимал.
Приехали в село Байтеряково кпопу, поп знал отца и, конечно, в школупошли. Школа от села была в двух километрах, в деревне Некрасовке. Сюда набирали учеников в пансион, человек 16-20. Кормили на казенный счёт. Квартира, постельное бельё, за обучение никто не платил. Отец не пожелал, чтобы я был в пансионе, меня приняла та же экономка, которая кормила учеников. Я помню, тогда за меня платили 8 рублей в месяц, но меня, конечно, кормили лучше, чем других.
Учиться было трудно по незнанию русского языка. Отец договорился с учителем, чтобы он по вечерам занимался русским языком за особую плату. Со мной занимался ещё один за кампанию, бесплатно. Иногда учителя все уходили в гости. Этому мы были рады: в классах было шумно, беготня. Свое вечернее задание мы с товарищами кое-как заканчивали и тоже уходили в общий класс. Изредка проездом в Казань или из Казани заезжал отец. Он заходил к учителю, расспрашивал про меня. Приезжал я на каникулы, тогда у нас шла стройка, дом старый, где я родился, перенесли рядом с каменным домом, так что дом оказался двухэтажным.
Тётки Елена и Александра, сестры отца, вышли замуж за попов, они были очень некрасивы, но ввиду их богатств нашлись порядочные женихи. У тёти Елены был муж из соседней деревни, получивший образование, как все наши кряшены (крещеные татары) в Казанской кряшенской педагогической школе. Звали его Прокопий Дмитриевич[13], а у Александры, мы её звали тётя Саша, был представительный муж, Матвей Егорович Чебышев, тоже получивший образование в кряшенской школе. Этот мужчина был не только интересен своей наружностью, но очень начитанный и красноречивый, он, между прочим, был кумиром у женщин. Когда был жив отец, они каждый праздник приезжали к нам в гости. Приезд их для нас, детей, был целым событием. Жили они 2-3 дня, разговаривали, шутили, играли в карты и пьянствовали. Отец перед каждым праздником из города привозил закуски и вина на большую сумму. В рождество отец был именинником, к этому дню приезжали не только затья-попы, но и другие дядья и тётки старого гнезда, было людно, шумно и весело. У нас музыкальных инструментов в то время не было, а если и были, то некому было играть. Отдувался граммофон, и я торчал около него, как машинист.
Школу я окончил в 1908 году. Моё и отца мнение было учиться дальше, но потом отец раздумал, я не настаивал и остался с образованием двухклассной школы. Наша школа дала мне очень много, кроме того, школа имела уклон подготовки писарского состава, а потому очень строго следили за правильностью и красотой письма. Там же я научился столярничать: после классных занятий два часа обязательно работали в столярной мастерской, которая помещалась в нижнем этаже. Эта квалификация мне помогла впоследствии.
Когда я бросил учиться, меня учили торговать, а также в Казани производить закупки. К торговому делу я был мало способен, возможно, я человек не разговорчивый, торговле требуется острый красноречивый язык, находчивость в ответах. В 1910 году отец захотел приобрести земли. В то время по реформе министра земледелия было разрешено нарубать себе участки, закрепив свои наделы, которые тебе принадлежали по живым душам, а также выезжать в Сибирь на новую землю, которую давали без оплаты, да и дорога была бесплатной. Отец купил душ 12, за каждую душу платил по 11О рублей.
В 1911 году 10 мая отецумер. Имущество было описано под опеку матери, я вел приходно-расходную книгу. Положение после отца изменилось мало, мы с матерью с помощью нашего работника Марганова Андрея вели торговлю и обрабатывали землю. Земли стало теперь много, и потому нам самим обрабатывать было не по силам, и мы отдавали в аренду попу. Маму приглашали в качестве контролёра во время молотьбы, где зерно делили. Мы с Маргановым ездили по базарам торговать.
У отца была заготовка дубовой кисти.Каждую зиму закупались в лесничестве делянки, разрабатывались на доски для бочек, а весной доски нагружались в баржи и отправлялись вниз по Волге, в Самару, Саратов, где продавались на маслобойные заводы и кустарям-бондарям. Отец меня несколько раз брал с собой в Саратов. С нами ездил еще его приказчик Андрей Николаевич Касимов. Иногда отец уезжал обратно домой, мы с Касимовым оставались торговать. Городская жизнь мне казалась очень шумной и интересной, и это время проходило, как во сне. Я был сыт, одет хорошо, и в кармане всегда 6ылиденьги, я был не избалован и потому деньги тратил на необходимое.
В 1911 году летом к нам прибыл землемер и стал нарезать землю. Стал на квартиру у меня. Он был с женой и двумя детьми. Приезд городского человека разнообразил мою замкнутую жизнь. В порядке его увещевания, чтобы он наделил мне лучшую землю, угощал его пивом, а сам научился у него обращаться с чертежным делом и работать на поле, что помогло мне в дальнейшем. Землемер привезс собой граммофон и фотоаппаратуру, у меня тоже был свой фотоаппарат, мы с его женой каждый день занимались с камерой, проявляли пластинки.
Землю нам нарезали в трех местах. Участки были плохие, но зато много десятин. По наделу земли я занялся земледелием. Измоего двора вывезли навоз, где он лежал не вывезенный десяток лет. Или случайно, или потому, что вывезли много навоза, в первые годы на моём плохом участке был очень хороший урожай. В то время мне было уже 18-19 лет,я представлял собой выгодного жениха, и потому везде и всюду меня старались опутать. Я был недостаточно смелым и потому не мог вести политику обещаний невестам.
Наступил 1914 год. Началась война с Германией и Австрией, и в России шли мобилизация за мобилизацией. В 1915 году был мобилизован и я. Обучаться нас направили в г. Одессу. Когда находились в Одессе, приезжал царь Николай II и произвел осмотр войск. Там я впервые видел царя. При осмотре он сидел на коне и скучно смотрел на проходящих.
Вскоре нас отправили на Австрийский фронт. Там осенью 17-го года нас застала революция. Солдат постепенно стали демобилизовывать. Я тоже попал в эту кампанию. Отправили в тыл, гнали от коменданта к коменданту, и так до родного города Казани.
Дома пожил с год, год беспокойных дней. После революции власть была на местах, меня как сына кулака бойкотировали везде. А осенью 1918 года мобилизовали в Красную Армию. Весной пошли в наступление на Колчака. Наши, по-видимому, побоялись остаться за Камой и Вяткой и потому решили до вскрытия реки отступить до Мамадыша. Из Мамадыша я ездил в отпуск домой. Домашние были рады, что я служу в Красной Армии. Когда я приходил в военный совет показывать свое удостоверение, наши властители косились на меня. На нас была наложена контрибуция. Пришлось ее снять, так как мое хозяйство оказалось красноармейским, и властители щелкали зубами от злости.
Вятка вскрылась. Под прикрытием речной флотилии полк был переброшен без сопротивления со стороны белых. Шли на Сарапул и взяли его. С Сарапула у нас был новый командир полка, Чуйков Василий Иванович, бывший матрос, очень энергичный, сильный характером человек. Армейцы очень любили его за простоту: в дни отдыха он ходил к красноармейцам, беседовал по-товарищески, иногда боролся с ними, а в служебное время был очень требовательным.
Меня назначили помощником адъютанта взамен попавшего в плен. В силу своих обязанностей, как адъютант полка, я все время ездил с командиром полка. У него был ординарец и у меня, нас была солидная группа, везде и всюду мы были вместе. Старший адъютант при опасных моментах предпочитал оставаться при полковой канцелярии, а я был на передовой, мне было большое доверие. Я от имени командира полка давал распоряжения, потом, и при наступлении через ординарца, информировал дивизию о ходе военных действий.
В Иркутске арестовали Колчака. Регулярным частям было делать нечего. Нас посадили в вагоны и отправили на Польский фронт. В армии свирепствовал тиф. Не доезжая Самары, я заболел и был высажен. Со мной слез ротный командир Петров. Кризис начался вперед у Петрова, а когда через несколько дней он миновал благополучно, настиг меня. Но я без памяти не был ни одного часу и чувствовал, что весь горю, особенно ноги, как будто я стоял на горячей сковородке. Медицинской помощи не было, каждый больной был предоставлен самому себе. Правда, обход врача был каждый день, но он проходил только для вида. Я ожидал изо дня в день своей участи. Однажды я попросил товарищей, чтобы они один котелок воды повесили на воле остудить. Когда она подернулась льдом, я разделся догола и окатился ледяной водой, чтобы снизить температуру тела. Я не знаю, кто меня научил это сделать, или я сам надумал, но эта операция мне помогла: с того момента температура у меня спала, я стал чувствовать себя лучше.
Ехал я до Казани долго. Дома у меня в то время были мать и сестра Настя. Маруся была в Казани. Лиза учительствовала. Она вышла замуж за врача, врач от тифа помер, и она с сыном проживала при больнице в Казани. Дома я пожил с месяц, а потом всех затребовали на общую комиссию в Рыбную Слободу и направили на службу в Лаишево. Определили в лесозаготовительный батальон, где я пробыл в качестве писаря по учету дров до демобилизации служащих моего года рождения.
В 1921 году везде почти был недород. Чтобы как-то прокормиться, я работал делопроизводителем военного отдела, получая один фунт хлеба в день, дважды ездил в Ярославскую губернию за хлебом и картошкой. У самого у меня картофельные семена были, несмотря на голод, мы их сохранили, был и хлеб, мы его пекли иногда с примесями лебеды. Лебеду мы заготовили случайно с осени 21-го года. У нас мало корма для скотины, мы с сестрами набрали лебеду, сложили ее во дворе. Зимой, когда люди съели запас хлеба и начали применять лебеду, приходили к нам просить. Часть мы дали, а часть обмолотили сами, боясь, что она пригодится и самим. Лебеда – это первый суррогат, а потом стали есть желуди, к весне народ пошел в лес снимать кору ильмы, собирать сережки орешника – все это перемалывалось в муку.
Урожай 1922 года был сносный. Народ кое-как дождался хлеба. Мне надоело жить в деревне без дела, хотелось куда-нибудь уехать и поступить на службу. Приезжал из Павлодара мой двоюродный брат Проня с женой, звали меня ехать в Сибирь. Я согласился, но уломать мать было никак нельзя: она категорически отказалась продавать имущество и бросить насиженное место.
В 1923 году решил организовать волостной кооператив, на собрании меня выбрали организатором. Магазин отвели в селе Кудрякове в нашем каменном помещении Мартынова. Я был за председателя и приказчика. Инвентарь я перетащил из своей лавчонки, оставшейся после отца. Сам ездил в Рыбную Слободу за товаром. Только надоело каждый день ходить в Кудряково. В то время по программе Ленина мы должны были вытеснить частную торговлю, но это нам не удавалось, частная торговля процветала, а кооперативы хирели и хирели.
М.И.Арентова.«ДЕТИ БЫЛИ НЕ ПО ГОДАМ ВЗРОСЛЫМИ»
В мае 1930 года наши родители: отец, мать, бабушка и двое детей, проживавшие в деревне Козяково-Челны Рыбно-Слободского района Татарской республики, были лишены всего имущества и выгнаны из собственного дома. Их загнали в битком набитый народом трюм парохода с заколоченными окнами. Без воды, пищи, воздуха и одежды. Даже не дали взять детям пеленки в дорогу. В Чистополе нагнали еще больше народу, люди ехали стоя. Потом везли в поезде. В районе Тынды поезд сошел с рельсов. Произошла страшная авария: вагоны вздыбились в три этажа. Кто ехал в начале состава, погибли. В конце пути умерли дети. Их похоронили на конечном пункте ссылки – Инорогды Амурской области, на берегу Зеи. 10 июня ночью, сразу же по приезду, всех загнали в заброшенное здание. Когда рассвело, увидели, что все стены залиты кровью.
На золотых приисках, где работали родители, их неоднократно раскулачивали на волне репрессий, которые происходили в России. В 1933 году на прииске Михайловском, где только успели построить хороший дом и наладить хозяйство, опять все отобрали, посадили в телегу и под охраной угнали на прииск Юбилейный, где надо было начинать все сначала. В 1937 году опять выслали, на прииск Ясный, который находился почти на границе с Китаем. Но вскоре, в связи с военными действиями Японии, переселили на прииск Ельничный Зейского района. Подвергаясь нужде, голоду в условиях каторжного труда, родители потеряли здоровье.
Отец, Арентов Иван Петрович, еще до раскулачивания на родине, отвоевавший на Австрийском фронте в первую мировую войну, а в гражданскую войну служивший адъютантом у будущего советского полководца В.И.Чуйкова, в 1945 году участвовал в разгроме Японии и через два года после возвращения с фронта умер.
В мае 1948 года по вызову сестер отца мы приехали в Казань. У них своей квартиры не было, они снимали ее. По этой причине всех нас разбросало кого куда. Мама, урожденная Блинова Елизавета Ивановна (4.11.1904-10.06.1993), вынуждена была искать пристанища в Рыбной Слободе. Но малая родина, как и большая, не спешила помочь ей. Приходилось перебиваться случайными заработками. К тому же прогрессировала болезнь, мучившая ее еще с приисков.
Старшая из детей – Лидия, родившаяся 4 ноября 1931 года на прииске Михайловском, недолго пробыла в Казани. По достижении совершеннолетия и вступления во взрослую жизнь вышла замуж, вместе с мужем завербовалась на стройку в г. Березняки, где, будучи уже на пенсии, скончалась в 1997 году.
Нина, которая родилась спустя два года после старшей сестры на прииске Юбилейном, осела вместе с мамой в Рыбной Слободе. Учиться ей не пришлось, так как она рано начала работать, но, обзаведясь семьей, она вырастила сына, дала ему высшее образование, дождалась внуков и 28 февраля 2008 года в 75-летнем возрасте скончалась.
Галина, появившаяся на свет тоже на прииске Юбилейном 16 января 1935 года, закончила ремесленное училище, работала на предприятиях г. Казани и поднялась по службе до начальника цеха. Умерла 24 августа 2004 года.
Младших из сестер, меня с сестрой Таисией, родившихся на прииске Ясный, в один и тот же день – 18 мая, но в разные годы– я – в 1937-м она – в 1939-м, отдали в детский дом в г. Буинске. Там процветали хулиганство, вшивость, голод и грязь. Дети были не по годам взрослыми, они многое пережили. Были и такие, от которых отказались другие детские дома. Отказники чувствовали себя хозяевами, жили по своим законам. Воспитатели не обращали внимания на то, что у многих детей разбиты носы, имеются синяки и другие увечья. Но никто не жаловался, потому что виноватых и пострадавших оставляли без обеда. Этого боялись больше всего: ощущение голода присутствовало даже после еды, часть которой отбирали отказники старших групп. Я пробыла там четыре года, а Тася – шесть лет. После детского дома я поступила в ремесленное училище при казанском авиазаводе, по окончании которого Мария Петровна устроила меня на работу фотографом в авиационный институт, где я проработала 39 лет до выхода на пенсию в 1992 году. Таисию увезли во Владимирскую область учиться на ткачиху. Там в г. Вязники она вышла замуж, вырастила дочь и вынянчила двух внуков.
Менее всех невзгоды и лишения коснулись, пожалуй, нашего единственного младшего брата Юрия по причине его малолетства. Он родился 26 июня 1945 года на прииске Ельничный и в Казань был привезен в трехлетнем возрасте. Наверное, от отца ему передалась склонность к рисованию: он с золотой медалью окончил художественное училище и уехал работать на Нижнекамский химкомбинат. Там завел семью, вырастил сына.
Вообще можно заключить, что склонность к художественному творчеству передается по мужской линии нашей династии. И мой сын Сергей унаследовал ее: он стал дизайнером.
Такова история существования некогда самодостаточной и благополучной многодетной кряшенской династии Арентовых. Только мы, трое живущих поныне представителей старшего поколения, еще сохраняем в душе наш прежний этнический уклад и образ жизни. Наши дети от него отторгнуты, о внуках и говорить не приходится…
[1] Судя по надписи под одной из приложенных к рукописи фотографий, воспоминания М.П.Арентовой написаны в 1985 г. Они публикуются полностью, с сохранением стиля автора. Лишь в отдельных местах внесены поправки в соответствии с правилами современной орфографии и стилистики.
[2] Вероятно, речь идет о переселении из Северного Причерноморья на Среднюю Волгу части населения Великой Болгарии, распавшейся после смерти хана Кубрата (640 – 660-е гг.).
[3] Новая экономическая политика советской власти, которая сменила весной 1921 г. политику военного коммунизма. Суть ее состояла в замене продовольственной разверстки фиксированным налогом, допущении частной собственности, рыночных отношений и наемного труда. С началом индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства была свернута.
[5] Названные постановление и статья, формально осуждали форсированное принудительное создание коллективных хозяйств на селе, но не предусматривали мер устранения нарушений.
[6] Братство святителя Гурия – миссионерская общественная организация, ставившая своей целью православное просвещение инородцев путем вовлечения их детей в открывавшиеся для этого братские школы, т.е. начальные училища, действовавшие в рамках разработанной Н.И.Ильминским системы инородческого образования. Учреждено 4 октября 1867 г. в Казани.
[7] Официальное название – Казанская центральная крещено-татарская школа: учредители Н.И.Ильминский и бакалавр Казанской духовной академии Е. А. Малов (1846-1918). Школа как частная, домашняя действовала с 1863 г., официально открыта в 1864 г., функционировала до 1917 г., когда была преобразована в крещено-татарскую учительскую семинарию имени Н.И.Ильминского, а затем в педагогические курсы (1919) и кряшенский педтехникум (1922), который в 1928 г. был слит с татарским педагогическим техникумом.
[8] До настоящего времени сохранилось только бывшее главное здание школы, в котором до 1920 г. размещалась домовая церковь с отдельно стоявшей колокольней. Правление Этнографического культурно-просветительного объединения кряшен в 1992 г. оформило необходимые документы и в 1993 г. добилось включения здания в свод исторических памятников республиканского значения, одновременно возбудив ходатайство о возвращении его кряшенской общине г. Казани. Но вопреки предупредительному письму Министерства культуры РТ, ветеринарный институт, на балансе которого находилось здание, в 1997 г. продал его Обществу с ограниченной ответственностью «Техника», владельцы которого, грубо нарушив существующее законодательство, перепрофилировали и перестроили исторический памятник, до неузнаваемости изменив его облик.
[9] Архипова Ольга (Елена) Константиновна (20.01.1924, с. Козяково-Челны Рыбно-Слободского района ТАССР)
[10] Арентов Иван Петрович (24.02.1894, д. Козяково-Челны Лаишевского уезда Казанской губернии, ныне Рыбно-Слободского района Республики Татарстан, – 24.06.1947, прииск Ельничный Зейского района Амурской области), участник первой мировой и гражданской войн, раскулаченный крестьянин, ссыльнопоселенец.